Азиатский аэролит. Тунгусские тайны. Том I - Страница 13

И сам себе мысленно, спокойно и безжалостно говорил:

— Обратного пути нет. Подумай хорошенько — нет. И встреча была лишней. Ну что сказать, конечно, приятно вспомнить былое, приятно ощутить чувства молодых лет, но что с того?! И опять-таки — поедешь домой, и что же, снова захватишь в дорогу тоску и тягостную боль? Не лучше ли крепко сжать в кулаке эти внутренние терзания, послать к черту мысль о возвращении — потому что обратного пути нет и быть не может. И не так уж это страшно и трудно.

Уговаривал себя и чувствовал, как ощущение безысходности заглушает нервозность и сладкую тоску.

Близ Нью-Йорка решил, что через неделю непременно уедет из Америки, нарисовал в мыслях, как крепко пожмет ей на прощанье руку и поставит над тем, что прошло, твердую и осознанную точку.

Вздохнул, как после тяжелого и ответственного задания, и взял в руки забытую кем-то газету.

Развернул сложенный вдвое лист и удивленно распахнул глаза, увидев на странице собственный портрет.

* * *

Нью-йоркская пресса еще день назад получила телеграфные сообщения об экспедиции Горского, и все вечерние газеты уделили ей много места, притворно сочувствуя ученому — дескать, несчастный профессор, мыслимо ли, располагая каким-то десятком тысяч рублей, добраться до таежных джунглей и исследовать необычайно интересное природное явление? А мещанская газетка «Уют» и вовсе ни с того ни с сего ляпнула: варвары, большевики — двадцать лет скрывали от всего мира ценный для науки феномен; вот, мол, и подумайте о состоянии науки в этой испорченной стране. Ах, ах — какой ужас! Газеты поспокойней напечатали только телеграфное сообщение и портреты Горского и Марича — добавив, что помощник главы экспедиции находится сейчас в Нью-Йорке.

В отеле толстый с рыжими баками швейцар, завидев Марича, с почтением склонил голову и уважительно (он читал утренние газеты) сказал:

— Мистера так хотели видеть репортеры — только и слышно было эти дни: «Мистер Марич у себя?», «Мистер Марич еще не приехал?», «Мистер Марич сегодня вернется?»

И швейцар гордо улыбался — уверенный, что сообщил большевику приятное известие; к тому же, он совсем не такими представлял себе заокеанских страшных людей.

Действительно, не успел Марич переодеться после ванны, как послышался настойчивый стук в дверь.

В комнату не вошла, а просочилась долговязая личность с реденькой русой бородкой и, будто балансируя на шаткой доске, приблизилась к Маричу.

Сгибая гибкое туловище, подобострастно склонив голову набок, человек оскалил редкие зубы и скривил рот в карамельной улыбке.

— Корреспондент «Голоса эмигранта», — сохраняя на губах улыбку, поспешно и льстиво заговорил он на чистом русском языке. — Полагаю, гражданину Маричу знакомо это название? Не откажете, два слова для газеты? Вижу, уважаемый гражданин Марич удивлен, что я говорю по-русски? — человек шире оскалил зубы и еще быстрее начал бомбардировать Марича каскадом слов. — Блудный сын родины, хе-хе-хе, ничего не поделаешь. Я откровенно, без раскаяния — воля судьбы! Мы ошиблись — хотя и не во всем, и поэтому должны нести, так сказать, свой крест. Но вполне откровенно — тяжело иногда бывает, очень тяжело, особенно при встрече с земляками.

Роняя с необычайной скоростью слова, человек с бородкой шарил небольшими поросячьими глазками по номеру, то делая заметки в запиской книжке, то наводя аппарат на ошеломленного затрапезного Марича, который мысленно посылал репортера ко всем чертям.

— В нашей газете вы не встретите ни капли бессильной злобы, наша цель — правдиво информировать эмиграцию о далекой родине, — разглагольствовал репортер, уставя объектив на Марича. — Вот так — глаза немного в сторону. Вот так! Конечно, мы имеем собственное мнение о путях развития нашей родины, так как считаем, что и мы имеем право располагать по этому поводу своими взглядами. Еще немного, чуть в сторону — вот так! Простите, хотелось бы и в профиль. Благодарю.

Говорун умолк, поставил аппарат на стол и, вытащив блокнот, снова посыпал вопросами.

— Два слова об Азиатском аэролите. Что вы? Ну, неужели ничего больше не можете сказать? Нет, вы шутите! Не поверю. Неужели наша газета не сможет напечатать ваши высказывания? Я ждал вас три дня — наша газета хотела со всей полнотой осветить это событие на своих страницах. Вы безжалостны!

— Ну что же я могу вам сказать — когда я сам еще недостаточно информирован, — беспомощно в десятый раз ответил Марич и, стремясь отделаться от упрямого нахала, раздраженно добавил:

— Я только получил сообщение, и то личного характера, — и Марич указал на письмо профессора Горского, которое лежало на столе под прессом.

Репортер поспешно скосил глаза на письмо и вновь настойчиво взмолился:

— Я не могу даже допустить, что в нашей газете, которая информирует все культурные силы эмиграции, подчеркиваю — культурные и не враждебные Совсоюзу — не будет опубликовано ваше интервью. Никак не могу допустить, вы уж простите, ну хотя бы отрывки из письма приведите.

Терпение Марича иссякло и он, проклиная про себя «долговязую глисту», развернул письмо и прочитал то место, где профессор Горский рассказывал о размерах аэролита.

Репортер по-утиному, одним глазом следил за своим карандашом, вторым смотрел на письмо Марина, и когда тот кончил читать и положил письмо на стол, снова зарядил целую речь о своей газете, о благодарности со стороны читателей, все время подчеркивая, что говорит искренне и откровенно. Напоследок он (оскалив зубы и извинившись) попросил Марича выйти на середину комнаты, сам расположился спиной к столу и снова начал целиться объективом. Нацелившись, протянул руку к кассетам, которые положил на стол, ловко и незаметно схватил вместе с кассетой письмо профессора Горского. Мгновение — и конверт оказался в камере аппарата.